старыми словесы
трᲂудныхъ повѣстїй о пълкᲂу Игоревѣ,
Игорѧ Свѧтъславлича?
Начати же сѧ тъй пѣсни
по былинамъ сего времени,
а не по замышленїю Боѧню.
Боѧнъ бо вѣщїй,
аще комᲂу хотѧше пѣснь творити,
то растѣкашетсѧ мыслію по древᲂу,
сѣрымъ вълкомъ по земли,
шизымъ орломъ подъ облакы.
Помнѧшеть бо, речь,
първыхъ временъ ᲂусобіцѣ.
Тогда пᲂущашеть і҃ (10) соколовь на стадо лебедѣй:
которыи дотечаше,
та преди пѣснь поѧше
старомᲂу Ꙗрословᲂу,
храбромᲂу Мстиславᲂу,
иже зарѣза Редедю предъ пълкы касожьскыми,
красномᲂу Романови Свѧтъславличю.
Боѧнъ же, братїѥ, не і҃ (10) соколовь
на стадо лебедѣй пᲂущаше,
нъ своѧ вѣщїа пръсты
на живаѧ стрᲂуны въскладаше;
они же сами кнѧземъ славᲂу рокотахᲂу.
Почнемъ же, братїѥ, повѣсть сїю
отъ стараго Владимера до нынѣшнѧго Игорѧ,
иже истѧгнᲂу ᲂумь крѣпостїю своѥю
и поостри сердца своѥго мᲂужествомъ;
наплънивсѧ ратнаго дᲂуха,
наведе своѧ храбрыѧ плъкы
на землю Половѣцькᲂую
за землю Рᲂуськᲂую.
Тогда Игорь възрѣ
на свѣтлоѥ солнце
и видѣ отъ него тьмою
всѧ своѧ воѧ прикрыты.
И рече Игорь
къ дрᲂужинѣ своѥй:
«Братїѥ
и дрᲂужино!
Лᲂуце жъ бы потѧтᲂу быти,
неже полоненᲂу быти;
а всѧдемъ, братїѥ,
на свои бръзыѧ комони,
да позримъ
синего Донᲂу».
Спала кнѧзю ᲂумь
похоти
и жалость ѥмᲂу знаменіѥ застᲂупи
искᲂусити Донᲂу великаго.
«Хощᲂу бо, — рече, — копїѥ приломити
конець полѧ Половецкаго,
съ вами, рᲂусици, хощᲂу главᲂу свою приложити,
а любо испити шеломомь Донᲂу».
О Боѧне, соловїю стараго времени!
Абы ты сїа плъкы ᲂущекоталъ,
скача, славїю по мысленᲂу древᲂу,
летаѧ ᲂумомъ подъ облакы,
свиваѧ славы оба полы сего времени,
рища въ тропᲂу Троѧню
чресъ полѧ на горы.
Пѣти было пѣснь Игореви,
того внᲂукᲂу:
«Не бᲂурѧ соколы занесе
чрезъ полѧ широкаѧ, —
галици стады бѣжать
къ Донᲂу великомᲂу».
Чи ли въспѣти было,
вѣщей Боѧне,
Велесовь внᲂуче:
«Комони ржᲂуть за Сᲂулою, —
звенить слава въ Кыѥвѣ;
трᲂубы трᲂубѧть въ Новѣградѣ, —
стоѧть стѧзи въ Пᲂутивлѣ!»
Игорь ждетъ мила брата Всеволода.
И рече ѥмᲂу Бᲂуй Тᲂуръ Всеволодъ:
«Одинъ братъ,
одинъ свѣтъ свѣтлый –
ты Игорю!
оба ѥсвѣ Свѧтъславличѧ!
Сѣдлай, брате,
свои бръзыи комони,
а мои ти готови,
осѣдлани ᲂу Кᲂурьска напереди.
А мои ти кᲂурѧни свѣдоми къмети:
подъ трᲂубами повити,
подъ шеломы възлелѣѧны,
конець копїѧ въскръмлени,
пᲂути имь вѣдоми,
ꙗрᲂугы имъ знаѥми,
лᲂуци ᲂу нихъ напрѧжени,
тᲂули отворени,
сабли изъострени;
сами скачють, акы сѣрыи влъци въ полѣ,
ищᲂучи себе чти, а кнѧзю славѣ».
Тогда въстᲂупи Игорь кнѧзь въ златъ стремень,
и поѣха по чистомᲂу полю.
Солнце ѥмᲂу тъмою пᲂуть застᲂупаше;
нощь стонᲂущи ѥмᲂу грозою птичь ᲂубᲂуди;
свистъ звѣринъ въста;
збисѧ дивъ,
кличетъ връхᲂу древа:
Велитъ послᲂушати — земли незнаѥмѣ,
Влъзѣ,
и Поморію,
и Посᲂулїю,
и Сᲂурожᲂу,
и Корсᲂуню,
и тебѣ Тьмᲂутораканьскый блъванъ!
А половци неготовами дорогами
побѣгоша къ Донᲂу великомᲂу:
крычатъ тѣлѣгы полᲂунощы,
рци, лебеди роспᲂущени.
Игорь къ Донᲂу вои ведетъ!
ᲂуже бо бѣды ѥго пасетъ птиць
по дᲂубію;
влъци грозᲂу въсрожатъ
по ꙗрᲂугамъ;
орли клектомъ на кости звѣри зовᲂутъ;
лисици брешᲂутъ на чръленыѧ щиты.
О Рᲂускаѧ земле! же за Шеломѧнемъ ѥси.
Длъго. Ночь мркнетъ.
Зарѧ свѣтъ запала.
Мъгла полѧ покрыла.
Щекотъ славїй ᲂуспе;
говоръ галичь ᲂубᲂуди.
Рᲂусичи великаѧ полѧ чрьлеными щиты прегородиша,
ищᲂучи себѣ чти, а Кнѧзю славы.
Съ заранїѧ въ пѧтокъ
потопташа поганыѧ плъкы половецкыѧ,
и рассᲂушѧсь стрѣлами по полю,
помчаша красныѧ дѣвкы половецкыѧ,
а съ ними злато,
и паволокы,
и драгыѧ оксамиты.
Орьтъмами,
и ꙗпончицами,
и кожᲂухы
начашѧ мосты мостити по болотомъ
и грѧзивымъ мѣстомъ,
и всѧкыми ᲂузорочьи половѣцкыми.
Чрьленъ стѧгъ,
бѣла хорюговь,
чрьлена чолка,
сребрено стрᲂужїѥ –
храбромᲂу Свѧтьславличю!
Дремлетъ въ полѣ Ольгово хороброѥ гнѣздо.
Далече залетѣло!
Не было онъ обидѣ порождено,
ни соколᲂу,
ни кречетᲂу,
ни тебѣ, чръный воронъ,
поганый половчине!
Гзакъ бѣжитъ сѣрымъ влъкомъ,
Кончакъ ѥмᲂу слѣдъ править къ Донᲂу великомᲂу.
Дрᲂугаго дни велми рано
кровавыѧ зори свѣтъ повѣдаютъ;
чръныѧ тᲂучѧ съ морѧ идᲂутъ,
хотѧтъ прикрыти 4 солнца,
а въ нихъ трепещᲂуть синїи млъніи.
Быти громᲂу великомᲂу!
Итти дождю стрѣлами съ Донᲂу великаго!
Тᲂу сѧ копїѥмъ приламати,
тᲂу сѧ саблѧмъ потрᲂучѧти
о шеломы половецкыѧ,
на рѣцѣ на Каѧлѣ,
ᲂу Донᲂу великаго!
О Рᲂускаѧ землѣ! ᲂуже не Шеломѧнемъ ѥси!
Се вѣтри, Стрибожи внᲂуци, вѣютъ съморѧ стрѣлами
на храбрыѧ плъкы Игоревы.
Землѧ тᲂутнетъ,
рѣкы мᲂутно текᲂуть,
пороси полѧ прикрываютъ,
стѧзи глаголютъ:
половци идᲂуть отъ Дона,
и отъ морѧ,
и отъ всѣхъ странъ Рᲂускыѧ плъкы отстᲂупиша.
Дѣти бѣсови кликомъ полѧ прегородиша,
а храбрїи рᲂусици преградиша чрълеными щиты.
ѧръ тᲂуре Всеволодѣ!
стоиши на борони,
прыщеши на вои стрѣлами,
гремлеши о шеломы мечи харалᲂужными.
Камо, тᲂуръ, поскочѧше,
своимъ златымъ шеломомъ посвѣчиваѧ,
тамо лежатъ поганыѧ головы половецкыѧ.
Поскепаны саблѧми калеными шеломы оварьскыѧ
отъ тебе, ꙗръ тᲂуре Всеволоде!
Каѧ раны дорога, братїѥ, забывъ чти
и живота,
и града Чрънигова отнѧ злата стола,
и своѧ милыѧ хоти, красныѧ Глѣбовны,
свычаѧ и обычаѧ?
Были вѣчи Троѧни,
минᲂула лѣта Ꙗрославлѧ;
были плъци Олговы,
Ольга Свѧтьславличѧ.
Тъй бо Олегъ мечемъ крамолᲂу коваше,
и стрѣлы по земли сѣѧше.
Стᲂупаѥтъ въ златъ стремень въ градѣ Тьмᲂутороканѣ,
той же звонъ слыша давный великый Ꙗрославь,
а сынъ Всеволожь Владиміръ
по всѧ ᲂутра ᲂуши закладаше въ Черниговѣ.
Бориса же Вѧчеславлича слава на сᲂудъ приведе
и на Канинᲂу зеленᲂу паполомᲂу постла
за обидᲂу Олговᲂу,
храбра и млада кнѧзѧ.
Съ тоѧже Каѧлы Свѧтоплъкь повелѣ ꙗти отца своѥго
междю ᲂугорьскими иноходьцы
ко Свѧтѣй Софїи къ Кіѥвᲂу.
Тогда при Олзѣ Гориславличи
сѣѧшетсѧ и растѧшеть ᲂусобицами,
погибашеть жизнь Даждьбожа внᲂука;
въ кнѧжихъ крамолахъ, вѣци человѣкомь скратишась.
Тогда по Рᲂуской земли рѣтко ратаѥвѣ кикахᲂуть,
нъ часто врани граѧхᲂуть,
трᲂупїа себѣ дѣлѧче,
а галици свою рѣчь говорѧхᲂуть,
хотѧть полетѣти на ᲂуѥдїѥ.
То было въ ты рати, и въ ты плъкы,
а сицеи рати не слышано!
Съ заранїа до вечера,
Съ вечера до свѣта
летѧтъ стрѣлы каленыѧ,
гримлютъ сабли о шеломы,
трещатъ копїа харалᲂужныѧ
въ полѣ незнаѥмѣ,
среди земли Половецкыи.
Чръна землѧ подъ копыты, костьми была посѣѧна,
а кровїю польѧна:
тᲂугою взыдоша по Рᲂуской земли.
Что ми шᲂумить,
что ми звенить –
давечѧ рано предъ зорѧми?
Игорь плъкы заворочаѥтъ:
жаль бо ѥмᲂу мила брата Всеволода.
Бишасѧ день,
бишасѧ дрᲂугый:
третьѧго дни къ полᲂуднїю падоша стѧзи Игоревы.
Тᲂу сѧ брата разлᲂучиста на брезѣ быстрой Каѧлы;
тᲂу кроваваго вина не доста;
тᲂу пиръ докончаша храбріи рᲂусичи:
сваты попоиша, а сами полегоша
за землю Рᲂускᲂую.
Ничить трава жалощами,
а древо с тᲂугою къ земли преклонилось.
ᲂуже бо, братїѥ, не веселаѧ година въстала,
ᲂуже пᲂустыни силᲂу прикрыла.
Въстала обида въ силахъ Дажьбожа внᲂука,
встᲂупилъ дѣвою на землю Троѧню,
въсплескала лебедиными крылы
на синѣмъ море ᲂу Донᲂу
плещᲂучи, ᲂупᲂуди жирнѧ времена.
ᲂусобица кнѧземъ на поганыѧ погыбе,
рекоста бо братъ братᲂу:
«Се моѥ, а то моѥ же».
И начѧша кнѧзи про малоѥ
«се великоѥ» млъвити,
а сами на себѣ крамолᲂу ковати.
А поганїи съ всѣхъ странъ прихождахᲂу съ побѣдами
на землю Рᲂускᲂую.
О, далече зайде соколъ, птиць бьѧ, — къ морю!
А Игорева храбраго плъкᲂу не крѣсити!
За нимъ кликнᲂу Карна и Жлѧ,
поскочи по Рᲂуской земли,
смагᲂу людемъ мычючи въ пламѧнѣ розѣ.
Жены рᲂускїѧ въсплакашась, аркᲂучи:
«ᲂуже намъ своихъ милыхъ ладъ
ни мыслїю смыслити,
ни дᲂумою сдᲂумати,
ни очима съглѧдати,
а злата и сребра ни мало того потрепати».
А въстона бо, братїѥ, Кіѥвъ тᲂугою,
а Черниговъ напастьми.
Тоска разлїѧсѧ по Рᲂуской земли;
печаль жирна тече средь земли Рᲂускый.
А кнѧзи сами на себе крамолᲂу ковахᲂу,
а поганїи сами,
побѣдами нарищᲂуще на Рᲂускᲂую землю,
ѥмлѧхᲂу дань по бѣлѣ отъ двора.
Тїи бо два храбраѧ Свѧтъславлича,
Игорь и Всеволодъ –
ᲂуже лжᲂу ᲂубᲂуди, которᲂую,
тᲂу бѧше ᲂуспилъ отецъ ихъ –
Свѧтъславь грозный великый кіѥвскый грозою:
бѧшеть притрепалъ своими сильными плъкы
и харалᲂужными мечи;
настᲂупи на землю Половецкᲂую,
притопта хлъми и ꙗрᲂугы,
взмᲂути рѣки и озеры,
иссᲂуши потоки и болота.
А поганаго Кобѧка изъ лᲂукᲂу морѧ
отъ желѣзныхъ великихъ плъковъ половецкихъ
ꙗко вихръ, выторже:
и падесѧ Кобѧкъ въ градѣ Кїѥвѣ,
въ гридницѣ Свѧтъславли.
Тᲂу нѣмци и венедици,
тᲂу греци и морава
поютъ славᲂу Свѧтъславлю,
кають кнѧзѧ Игорѧ,
иже погрᲂузи жиръ во днѣ Каѧлы рѣкы половецкїѧ,
рᲂускаго злата насыпаша.
Тᲂу Игорь кнѧзь высѣдѣ изъ сѣдла злата,
а въ сѣдло кощїѥво.
ᲂуныша бо градомъ забралы,
а веселїѥ пониче.
А Свѧтъславь мᲂутенъ сонъ видѣ
въ Кїѥвѣ на горахъ.
«Си ночь съ вечера одѣвахᲂуть мѧ, — рече, —
чръною паполомою
на кроваты тисовѣ;
чръпахᲂуть ми синеѥ вино,
съ трᲂудомъ смѣшено,
сыпахᲂуть ми тъщими тᲂулы поганыхъ тлъковинъ
великый женчюгь на лоно
и нѣгᲂуютъ мѧ.
ᲂуже дьскы безъ кнѣса
в моѥмъ теремѣ златовръсѣмъ.
Всю нощь съ вечера
бᲂусови врани възграѧхᲂу ᲂу Плѣсньска
на болони бѣша дебрь Кисаню,
и несошасѧ къ синемᲂу морю».
И ркоша боѧре кнѧзю:
«ᲂуже, кнѧже, тᲂуга ᲂумь полонила;
се бо два сокола слѣтѣста
съ отнѧ стола злата
поискати града Тьмᲂутороканѧ,
а любо испити шеломомь Донᲂу.
ᲂуже соколома крильца припѣшали
поганыхъ саблѧми,
а самаю опᲂустоша
въ пᲂутины желѣзны».
Темно бо бѣ въ 3 день:
два солнца помѣркоста,
оба багрѧнаѧ стлъпа погасоста
и съ нима молодаѧ мѣсѧца,
Олегъ и Свѧтъславъ,
тъмою сѧ поволокоста
и въ морѣ погрᲂузиста,
и великоѥ бᲂуйство подасть хинови.
На рѣцѣ на Каѧлѣ тьма свѣтъ покрыла,
по Рᲂуской земли прострошасѧ половци,
аки пардᲂуже гнѣздо.
ᲂуже снесесѧ хᲂула на хвалᲂу;
ᲂуже треснᲂу нᲂужда на волю;
ᲂуже връжеса дивь на землю.
Се бо готскїѧ красныѧ дѣвы
въспѣша на брезѣ синемᲂу морю:
звонѧ Рᲂускымъ златомъ,
поютъ времѧ Бᲂусово,
лелѣютъ месть Шароканю.
А мы ᲂуже, дрᲂужина, жадни веселїѧ!
Тогда великїй Свѧтславъ
изрони злато слово
с слезами смѣшено
и рече:
«О моѧ сыновчѧ, Игорю и Всеволоде!
Рано ѥста начала Половецкᲂую землю
мечи цвѣлити,
а себѣ славы искати.
Нъ нечестно одолѣсте,
нечестно бо кровь поганᲂую пролїѧсте.
Ваю храбраѧ сердца
въ жестоцемъ харалᲂузѣ скована,
а въ бᲂуѥсти закалена.
Се ли створисте моѥй сребреней сѣдинѣ?
А ᲂуже не виждᲂу власти
сильнаго,
и богатаго,
и многовоѧ
брата моѥго Ꙗрослава,
съ черниговьскими былѧми,
съ могᲂуты,
и съ татраны,
и съ шельбиры,
и съ топчакы,
и съ ревᲂугы,
и съ ольберы.
Тїи бо бес щитовь съ засапожникы
кликомъ плъкы побѣждаютъ,
звонѧчи въ прадѣднюю славᲂу.
Нъ рекосте: «Мᲂужаимѣсѧ сами:
преднюю славᲂу сами похитимъ,
а заднюю сѧ сами подѣлимъ!».
А чи диво сѧ братїѥ, старᲂу помолодити?
Коли соколъ въ мытехъ бываѥтъ,
высоко птицъ възбиваетъ:
не дастъ гнѣзда своѥго въ обидᲂу.
Нъ се зло — кнѧже ми непособіѥ:
на ниче сѧ годины обратиша.
Се ᲂу Римъ кричатъ подъ саблѧми половецкыми,
а Володимиръ подъ ранами.
Тᲂуга и тоска сынᲂу Глѣбовᲂу!».
Великый кнѧже Всеволоде!
Не мыслію ти прелетѣти издалеча
отнѧ злата стола поблюсти?
Ты бо можеши Волгᲂу веслы раскропити,
а Донъ шеломы выльѧти!
Аже бы ты былъ,
то была бы чага по ногатѣ,
а кощей по резанѣ.
Ты бо можеши посᲂухᲂу
живыми шереширы стрѣлѧти,
ᲂудалыми сыны Глѣбовы.
Ты бᲂуй Рюриче и Давыде!
Не ваю ли вои
злачеными шеломы по крови плаваша?
Не ваю ли храбраѧ дрᲂужина
рыкаютъ акы тᲂури,
ранены саблѧми калеными
на полѣ незнаемѣ?
Встᲂупита, господина, въ злата стремень
за обидᲂу сего времени,
за землю Рᲂускᲂую,
за раны Игоревы,
бᲂуѥго Свѧтславлича!
Галичкы Осмомыслѣ ѧрославе!
Высоко сѣдиши
на своѥмъ златокованнѣмъ столѣ,
подперъ горы Ꙋгорскыи
своими желѣзными плъки,
застᲂупивъ королеви пᲂуть,
затворивъ Дᲂунаю ворота,
меча бремены чрезъ облаки,
сᲂуды рѧдѧ до Дᲂунаѧ.
Грозы твоѧ по землѧмъ текᲂутъ,
отворѧѥши Кіѥвᲂу врата,
стрѣлѧѥши съ отнѧ злата стола
салътани за землѧми.
Стрѣлѧй, господине, Кончака,
поганого кощеѧ,
за землю Рᲂускᲂую,
за раны Игоревы,
бᲂуѥго Свѧтславлича!
А ты бᲂуй Романе, и Мстиславе!
Храбраѧ мысль носитъ вашъ ᲂумъ на дѣло.
Высоко плаваѥши на дѣло въ бᲂуѥсти,
ѧко соколъ на вѣтрехъ ширѧѧсѧ,
хотѧ птицю въ бᲂуйствѣ одолѣти.
Сᲂуть бо ᲂу ваю желѣзныи папорзи
подъ шеломы латинскими.
Тѣми треснᲂу землѧ,
и многи страны –
Хинова,
Литва,
ѧтвѧзи,
Деремела,
и половци сᲂулици своѧ повръгоща,
а главы своѧ подклониша
подъ тыи мечи харалᲂужныи.
Нъ ᲂуже, кнѧже Игорю,
ᲂутръпѣ солнцю свѣтъ,
а древо не бологомъ листвіѥ срони:
по Рсі и по Сᲂули гради подѣлиша.
А Игорева храбраго плъкᲂу не крѣсити!
Донъ ти кнѧже, кличетъ
и зоветь кнѧзи на побѣдᲂу.
Олговичи, храбрыи кнѧзи, доспѣли на брань…
Инъгварь и Всеволодъ
и вси три Мстиславичи,
не хᲂуда гнѣзда шестокрилци!
Не побѣдными жребїи
собѣ власти расхытисте!
Коѥ ваши златыи шеломы
и сᲂулицы лѧцкыи
и щиты!
Загородите полю ворота
своими острыми стрѣлами
за землю Рᲂускᲂую,
за раны Игоревы,
бᲂуѥго Свѧтъславлича!
ᲂуже бо Сᲂула не течетъ сребреными стрᲂуѧми
къ градᲂу Переѧславлю,
и Двина болотомъ течетъ
онымъ грознымъ полочаномъ
подъ кликомъ поганыхъ.
ѥдинъ же Изѧславъ, сынъ Васильковъ,
позвони своими острыми мечи
о шеломы литовьскыѧ,
притрепа славᲂу дѣдᲂу своѥмᲂу Всеславᲂу,
а самъ подъ чрълеными щиты
на кровавѣ травѣ
притрепанъ литовскыми мечи
и с хотию на кров,
а тъи рекъ:
«Дрᲂужинᲂу твою, кнѧже,
птиць крилы прїодѣ,
а звѣри кровь полизаша».
Не бысть тᲂу брата Брѧчѧслава,
ни дрᲂугаго Всеволода:
ѥдинъ же изрони жемчюжнᲂу дᲂушᲂу
изъ храбра тѣла
чресъ злато ожерелїѥ.
ᲂунылы голоси,
пониче веселіѥ,
трᲂубы трᲂубѧтъ городеньскїи.
ѧрославли, и вси внᲂуце Всеславли!
ᲂуже понизить стѧзи свои,
вонзить свои мечи вережени.
ᲂуже бо выскочисте изъ дѣдней славѣ.
Вы бо своими крамолами
начѧсте наводити поганыѧ
на землю Рᲂускᲂую,
на жизнь Всеславлю.
Котороѥ бо бѣше насилїѥ
отъ земли Половецкыи!
На седьмомъ вѣцѣ Троѧни
връже Всеславъ жребїй
о дѣвицю себѣ любᲂу.
Тъй клюками подпръ сѧ о кони
и скочи къ градᲂу Кыѥвᲂу
и дотчесѧ стрᲂужїѥмъ
злата стола кіѥвьскаго.
Скочи отъ нихъ лютымъ звѣремъ
въ плъночи, изъ Бѣла-града,
обѣсисѧ синѣ мъглѣ;
ᲂутръ же воззнис трикᲂусы, —
отвори врата Новᲂу-градᲂу,
разшибе славᲂу Ꙗрославᲂу,
скочи влъкомъ
до Немиги съ Дᲂудᲂутокъ.
На Немизѣ снопы стелютъ головами,
молотѧтъ чепи харалᲂужными,
на тоцѣ животъ кладᲂутъ,
вѣютъ дᲂушᲂу отъ тѣла.
Немизѣ кровави брезѣ
не бологомъ бѧхᲂуть посѣѧни,
посѣѧни костьми рᲂускихъ сыновъ.
Всеславъ кнѧзь людемъ сᲂудѧше,
кнѧземъ грады рѧдѧше,
а самъ въ ночь влъкомъ рыскаше:
изъ Кыѥва дорискаше до кᲂуръ Тмᲂутороканѧ,
великомᲂу Хръсови влъкомъ пᲂуть прерыскаше.
Томᲂу въ Полотьскѣ позвониша заᲂутренюю рано
ᲂу Свѧтыѧ Софеи въ колоколы,
а онъ въ Кыѥвѣ звонъ слыша.
Аще и вѣща дᲂуша въ дрᲂузѣ тѣлѣ
нъ часто бѣды страдаше.
Томᲂу вѣщей Боѧнъ
и пръвоѥ припѣвкᲂу, смысленый, рече:
«Ни хытрᲂу,
ни гораздᲂу,
ни птицю гораздᲂу,
сᲂуда Божіа не минᲂути».
О стонати Рᲂуской земли,
помѧнᲂувше пръвᲂую годинᲂу
и пръвыхъ кнѧзей!
Того стараго Владиміра
не льзѣ бѣ пригвоздити къ горамъ кіѥвскимъ:
сего бо нынѣ сташа стѧзи Рюриковы,
а дрᲂузіи – Давидовы,
нъ розно сѧ имъ хоботы пашᲂутъ.
Копіа поютъ!
На Дᲂунаи Ꙗрославнынъ гласъ сѧ слышитъ,
зегзицею незнаѥма, рано кычеть:
«Полечю, — рече, — зегзицею по Дᲂунаѥви,
омочю бебрѧнъ рᲂукавъ въ Каѧлѣ рѣцѣ,
ᲂутрᲂу кнѧзю кровавыѧ ѥго раны
на жестоцѣмъ ѥго тѣлѣ».
ѧрославна рано плачетъ
въ Пᲂутивлѣ на забралѣ, аркᲂучи:
«О вѣтрѣ, вѣтрило!
Чемᲂу, господине, насильно вѣѥши?
Чемᲂу мычеши хиновьскыѧ стрѣлкы
на своѥю нетрᲂудною крилцю
на моѥѧ лады вои?
Мало ли ти бѧшетъ горѣ подъ облакы вѣѧти,
лелѣючи корабли на синѣ морѣ?
Чемᲂу, господине, моѥ веселїѥ
по ковылїю развѣѧ?»
ѧрославна рано плачеть
Пᲂутивлю городᲂу на заборолѣ, аркᲂучи:
«О Днепре Словᲂутицю!
Ты пробилъ ѥси каменныѧ горы
сквозѣ землю Половецкᲂую.
Ты лелѣѧлъ ѥси на себѣ Свѧтославли носады
до плъкᲂу Кобѧкова.
Възлелѣй, господине, мою ладᲂу къ мнѣ,
а быхъ не слала къ немᲂу слезъ
на море рано».
ѧрославна рано плачетъ
въ Пᲂутивлѣ на забралѣ, аркᲂучи:
«Свѣтлоѥ и тресвѣтлоѥ слънце!
Всѣмъ тепло и красно ѥси:
чемᲂу, господине, простре горѧчюю свою лᲂучю
на ладѣ вои?
Въ полѣ безводнѣ жаждею имь лᲂучи съпрѧже,
тᲂугою имъ тᲂули затче?»
Прыснᲂу море полᲂунощи;
идᲂутъ сморци мьглами.
Игореви Кнѧзю Богъ пᲂуть кажетъ
изъ земли Половецкой
на землю Рᲂускᲂую,
къ отню златᲂу столᲂу.
Погасоша вечерᲂу зари.
Игорь спитъ,
Игорь бдитъ,
Игорь мыслїю полѧ мѣритъ
отъ великаго Донᲂу до малаго Донца.
Комонь въ полᲂуночи Овлᲂуръ свиснᲂу за рѣкою;
велить кнѧзю разᲂумѣти:
кнѧзю Игорю не быть!
Кликнᲂу,
стᲂукнᲂу землѧ,
въшᲂумѣ трава,
вежи сѧ половецкїи подвизашасѧ.
А Игорь кнѧзь поскочи
горнастаемъ къ тростїю
и бѣлымъ гоголемъ на водᲂу.
Въвръжесѧ на бръзъ комонь,
и скочи съ него бᲂусымъ влъкомъ.
И потече къ лᲂугᲂу Донца,
и полетѣ соколомъ подъ мьглами,
избиваѧ гᲂуси и лебеди
завтрокᲂу,
и обѣдᲂу,
и ᲂужинѣ.
Коли Игорь соколомъ полетѣ,
тогда Влᲂуръ влъкомъ потече,
трᲂусѧ собою стᲂуденᲂую росᲂу:
претръгоста бо своѧ бръзаѧ комонѧ.
Донецъ рече:
«Кнѧже Игорю!
Не мало ти величїѧ,
а Кончакᲂу нелюбїѧ,
а Рᲂуской земли веселїа».
Игорь рече:
«О Донче!
Не мало ти величїѧ,
лелѣѧвшᲂу кнѧзѧ на влънахъ,
стлавшᲂу ѥмᲂу зелѣнᲂу травᲂу
на своихъ сребреныхъ брезѣхъ,
одѣвавшᲂу ѥго теплыми мъглами
подъ сѣнїю зеленᲂу древᲂу;
стрежаше ѥго гоголемъ на водѣ,
чайцами на стрᲂуѧхъ,
чрьнѧдьми на ветрѣхъ».
Не тако ти, рече, рѣка Стᲂугна;
хᲂудᲂу стрᲂую имѣѧ,
пожръши чᲂужи рᲂучьи и стрᲂугы,
рострена к ᲂустью,
ᲂуношᲂу кнѧзю Ростиславᲂу затвори.
Днѣпрь темнѣ березѣ
плачетсѧ мати Ростиславѧ
по ᲂуноши Кнѧзи Ростиславѣ.
ᲂуныша цвѣты жалобою
и древо с тᲂугою къ земли прѣклонилось.
А не сорокы втроскоташа:
на слѣдᲂу Игоревѣ ѣздитъ Гзакъ съ Кончакомъ.
Тогда врани не граахᲂуть,
галици помлъкоша,
сорокы не троскоташа,
полозїю ползоша только.
Дѧтлове тектомъ пᲂуть къ рѣцѣ кажᲂутъ,
соловїи веселыми пѣсньми
свѣтъ повѣдаютъ.
Млъвитъ Гзакъ Кончакови:
«Аже соколъ къ гнѣздᲂу летитъ, —
соколича рострѣлѧѥвѣ
своими злачеными стрѣлами».
Рече Кончакъ ко Гзѣ:
«Аже соколъ къ гнѣздᲂу летитъ,
а вѣ соколца опᲂутаѥвѣ
красною дивицею».
И рече Гзакъ къ Кончакови:
«Аще ѥго опᲂутаѥвѣ красною дѣвицею,
ни нама бᲂудетъ сокольца,
ни нама красны дѣвице,
то почнᲂутъ наю птици бити
въ полѣ Половецкомъ.
Рекъ Боѧнъ и ходы на
Свѧтъславлѧ пѣснотворца
стараго времени Ꙗрославлѧ,
Ольгова коганѧ хоти:
«Тѧжко ти головы, кромѣ плечю,
зло ти тѣлᲂу, кромѣ головы» —
Рᲂуской земли безъ Игорѧ.
«Солнце свѣтитсѧ на небесѣ –
Игорь кнѧзь въ Рᲂуской земли»:
Дѣвици поютъ на Дᲂунаи, —
вьютсѧ голоси чрезъ море до Кїѥва.
Игорь ѣдетъ по Боричевᲂу
къ Свѧтѣй Богородици Пирогощей.
Страны ради, гради весели.
Пѣвше пѣснь старымъ кнѧземъ,
а по томъ молодымъ пѣти:
«Слава Игорю Свѧтъславличю.
бᲂуй тᲂурᲂу Всеволодѣ,
Владимїрᲂу Игоревичᲂу!»
Здрави кнѧзи и дрᲂужина,
побараѧ за христьѧны
на поганыѧ плъки!
Кнѧземъ слава, а дрᲂужинѣ!
Аминь.